Голиб Саидов - О чём умолчал Мессия… Автобиографическая повесть
Неважно, какое время года стояло во дворе: она с одинаковой благодарностью воспринимала и пробуждающуюся цветущую весну, и жаркое солнечное лето, и грустную увядающую осень. Зимой же, она предпочитала любоваться из окна своей квартиры, которая находилась на первом этаже, либо из окошка автомобиля, когда благодарный её ученик Александр, бывало, вызывался покатать её по городу.
Нам с Серёжей никогда не приходило в голову, ЧТО значили для неё эти редкие прогулки. Значительно позже, когда уже её не станет рядом с нами, и мы станем делиться своими впечатлениями друг с другом, до нас постепенно начнёт доходить самое главное.
– Я помню, как однажды осенью, Галина Николаевна попросила меня подвезти её поближе к одному из клёнов – вспомнит мой приятель.
– Смотрите, Серёжа! – тихо и восторженно произнесёт она, заворожённо глядя перед собой на пожухлую разноцветную листву.
– Что? – удивится мой товарищ, тупо уставившись в пустоту.
– Посмотрите, как падает с дерева лист!
«Лист, как лист: ничего особенного» – поразится тогда Серёжа, странно пожав плечами, глубоко затянувшись сигаретой.
Сейчас нам стыдно в этом признаться, но тогда… Озабоченные только одним – поскорее завершить прогулку и возвратиться домой, мы вовсе не задумывались о том, что творилось в душе этой удивительной женщины, чутко воспринимающей окружающую природу и рассматривающей безжизненные листья, как неотъемлемую часть одного огромного живого организма, имя которому есть Жизнь.
Да, она умела наслаждаться предоставленным ей миром и подмечать то, что было недоступно нам – здоровым. При этом она никогда не относила себя ни к верующим, ни к атеистам. Она, просто любила жизнь такой, какая она есть. Потому, что была обыкновенным человеком. С необыкновенно большим и добрым сердцем.
К вопросу о переселении душ
Сергей Григорьевич Файнберг, всё-таки, был оригинальной личностью.
Сидим, как-то в очередной раз, за мантами, в гостях у Галины Николаевны и обсуждаем тему реинкарнации.
– А в кого бы Вы предпочли перевоплотиться, случись такая возможность? – обращаюсь я к нашему уважаемому гостю.
Немного подумав, он вдруг выдаёт:
– В бегемота.
– А чего, так… – изумляемся мы.
– Очень просто, – поясняет свой выбор гость – бегемот никого не ест, и его самого слопать сложно.
Я внимательно приглядываюсь к развалившемуся на стуле грузному и добродушному Сергею Григорьевичу и с удивлением отмечаю про себя: «А ведь, и в самом деле, в нём есть что-то от бегемота…»
Знакомство с прекрасным
Так говорит Андрюша…
Обладая безграничной фантазией и грамотно поставленной речью, мой друг, порой, так умеет приукрашивать известные нам обоим факты, что я просто диву даюсь.
– Андрей! Ну зачем ты обманываешь?!
– Голибушка. дорогой! Я не обманываю, а вру исключительно, в целях наиболее художественного отображения действительности. А это – согласись – разные вещи!
– А сейчас наша дочь сыграет вам на пианино!
– На х#й, на х#й! – кричали пьяные гости…
(Из Андрюшиных приколов)
По настоящему, живописью я заинтересуюсь только после знакомства с Наташей и Андреем. Именно они, впервые, в самом начале 80-х годов прошлого столетия, откроют для меня С. Дали и Р. Магритта, И. Босха и Дж. Арчимбольдо; заставят на всю оставшуюся жизнь проникнуться любовью к обожаемым мною прерафаэлитам и символистам; ну, и, конечно же, к итальянскому и северному Возрождению. Это произойдёт задолго до того, когда на волне горбачевских «гласности» и «перестройки» эти имена станут известны широкому кругу любителей живописи, когда станет модным и престижным говорить об этом на каждом углу.
Сейчас, оглядываясь невольно назад, в прошлое, я, кажется, начинаю понимать причину того, почему этого не произошло со мною раньше. Многое зависит, на мой взгляд, от учителей. Нет, со школой, слава богу, мне повезло: о своих учителях мне уже довелось поведать читателю, и я до конца своих дней сохраню о них благодарность.
В советские годы, нечасто можно было встретить преподавателя, который, пренебрегая установленными министерством образования, учебными программами и методичками, находил бы в себе мужество проповедовать общечеловеческие мировые ценности. Всё укладывалось в строгие и идеологически выдержанные рамки, в соответствии с требованиями, предъявляемые существующим строем. А потому, нет ничего удивительного в том, что, например, Л. Толстым или Ф. Достоевским я начну увлекаться значительно позже, ибо, по школьным учебникам мы могли писать только такие сочинения, как, скажем, «Лев Толстой – как зеркало русской революции», и прочее, в том же духе. Творчество и жизненный путь таких неординарных личностей, в значительной мере, искажались и преподносились нам в совершенно ином свете, укладываясь в требуемые официальные рамки. Все «лишнее» и «ненужное» просто отсеивалось под бдительным оком неусыпной советской цензуры.
То же самое, можно было проследить и на примере живописи. Это сейчас, так называемый соцреализм, может вызвать улыбку и неподдельный интерес у определённой части нынешнего молодого поколения, увлекающегося историей живописи. Наше же поколение, буквально жило в нём, а потому, становится вполне понятным, что встреча с чем-то новым и экстраординарным, являлась для нас поистине настоящим «глотком свежего воздуха». Оно будоражило воображение, заставляя взглянуть на существующий мир несколько по иному, по-новому, подталкивая молодого человека к различного рода размышлениям и вытаскивая его из заскорузлых тисков повседневной обыденности, избитых идеологических штампов и навязанных стереотипов.
Свой первый подобный шок я испытаю, впервые попав в кафе «Сузорье», где Наташа и Андрей предстанут одними из главных действующих лиц, представляя свой цикл художественных программ, посвящённых живописи и сопровождая его демонстрацией изумительных и оригинальных (по тем временам) слайдов. Это было нечто невообразимое для меня. Следует отметить, что попасть в это элитное кафе было делом не из лёгких. Благодаря творческому энтузиазму моих новых друзей, «Сузорье» пользовалось среди местной молодёжи не меньшей репутацией в Минске, чем, скажем, кафе «Сайгон» в Ленинграде, где собиралась творческая интеллигенция, богемная элита и прогрессивная молодёжь. Это было престижно. Ну, во-первых, потому, что выглядело как альтернатива существующему коммунистическому режиму и граничило с чем-то идеологически запретным, если не сказать более.
